Они еще есть. Один из них – Борис Гурков. Лучший сибирский знаток керамического печного изразца. Он считает, что самая главная беда нашей страны – это алчность временщиков.
И потому доставшееся нам от предков наследие опять в опасности. Причем из-за того, что в эту сферу вкладываются значительные средства. Многие специалисты согласны: ситуация со сбережением культурно-исторических объектов вновь катастрофическая.
– В 90-е годы памятники культуры разрушались, потому что деньги на их реставрацию никто не давал. Сегодня деньги выделяются огромные, – считает Лев Лифшиц, заведующий отделом древнерусского искусства Государственного института искусствознания. – Но нанимаются гастарбайтеры, которые приходят на объект и уничтожают его в два счета.
Подобной «реставрации», способствующей утере исторического прошлого больше, чем пожары или естественное разрушение, потворствуют чиновники различных уровней, по сути, безразлично относящиеся к России и не имеющие никакого представления о том, какова истинная ценность того, чем они «управляют». Но крайне умелые в выбивании и «распиле» финансов, «работающие» с подобными им же компаниями.
К примеру, на всемирно известный храм в Кижах, по словам Александра Волкова, архитектора-реставратора ФГУП «Спецпроектреставрация», выделили 350 миллионов рублей. Но почти такой же храм в Нижнем Новгороде обошелся десятикратно меньшей суммой. Причем, для того чтобы сэкономить и ускорить процесс, занимающаяся Кижами фирма стала выпиливать исконные деревянные балки и заменять их металлоконструкциями. В результате общероссийское достояние – построенный нашими предками без единого стального гвоздя храм в Кижах, по сути, безвозвратно утерян. Осталась только внешняя оболочка, мало чем отличающаяся от новодела. Нынешние, работающие в тесной связке с прикормленными властями так называемые реставраторы, на самом деле, даже не хотят понимать разницы между понятиями «реставрация» и «реконструкция». Потому после их усилий от наследия наших предков остаются крохи прежней исторической ценности.
– В итоге получаем некое новое здание, вероятно, симпатичное, которое может нравиться обывателю, но памятника-то уже нет, – замечает А. Волков.
То же самое происходит в нашем крае. На слуху разбирательства с Архиерейским домом, другими объектами, на которых так называемые реставрационные работы были проведены за недели. А ведь, как справедливо считает архитектор-реставратор Александр Попов, «ни один профессионал не возьмется сделать за месяцы то, на что по всем законам физики нужны годы. Если клею надо сохнуть неделю, то он будет сохнуть неделю, хоть ты поставь 100 человек, которые будут на него дуть».
Участие в восстановлении исторических ценностей подобных безразличных к судьбе России людей зачастую приводит к преступлениям против культурного наследия, доставшегося нам от предков.
– Если в процессе реставрации случайно вскрываются более древние слои, – отмечает Ирина Заика, ученый секретарь Совета по наследию Союза архитекторов России, – то они просто уничтожаются, ведь их появление и реставрация не были предусмотрены сметой.
– Возьмем тот же самый Архиерейский дом, – Борис Гурков снимает очки, протирает их, грустно смотрит на меня. – Там же ходы на десятки метров, соток пятьдесят подвалов! В сталинские времена их забили хламом, землей, зацементировали. Ведь все это надо вскрывать, смотреть, что там есть. Не исключено, что служители церкви сами пытались что-то спрятать, сохранить. Нет же, такое даже не обсуждается.
Гурков – один из немногих русских мастеров, знающих древние рецепты обработки традиционных материалов. И, возможно, последний из тех, кто умеет работать с керамикой на территории от Урала до Тихого океана. Во всяком случае, за советами к нему обращаются специалисты из городов, лежащих далеко за пределами нашего края.
– Это, видимо, наследственность, – признается Борис. – У нас это уже на протяжении многих поколений. Прапрадед в середине XIX века учился на одном курсе Московского Училища живописи и ваяния вместе с Иваном Шишкиным. Другой был скульптором, помогал Клодту делать известные статуи покорения коня на Аничковом мосту. Супруга в советские времена получила золотую медаль ВДНХ. За фарфор. Кстати, у нас в крае для производства керамики возможности просто фантастические. Каолин, вообще все что угодно.
Я облокачиваюсь о печь. Отдергиваю руку.
– Там изразцы обжигаются. Температура за 800 градусов, – поясняет мастер. – Иногда до семи обжигов приходится делать. Первичный утильный, после глазуровки второй – политой, потом несколько живописных.
– А этих зачем столько? – не понимаю я.
– Ну так я ведь по старинке работаю, без краски, солями да окислами металов рисунок наношу. Так если кобальт, дающий синий цвет, любую температуру держит, то хром всего 800 градусов, а золото так вообще 750. Иногда из-за проблем с эмалью по 3-4 раза пережигать приходится.
– Очень трудоемкий процесс?
– Ну так если качественно делать, как же иначе? – удивляется Борис. – Глину в формы послойно руками укладываешь, если механически, то глубокий рисунок не получится. Рисунок потом делаешь стилом по ангобу, той же глине, только жидкой, и всего один раз, тут исправить ничего уже нельзя. После этого еще один обжиг. А глина дает усадку что при сушке, что в печи. Даже в удачной партии до десятой части в брак уходит. Потому один метр изразцов до ста тысяч рублей и стоит.
– И заказывают?
– А как же. Это же наш классический теплосберегающий элемент. Если в правильно построенном доме покрытую изразцами печку протопить, она даже в самый лютый мороз до недели тепло хранить будет.
Борис по разбитым образцам восстанавливал изразцовые печи в Гадаловском доме, делал камин в старинном стиле в усадьбе Суханова, сейчас же занимается штучным изготовлением керамики под заказ. И очень огорчен тем, что наши горе-реставраторы творят с последними остатками сбереженной даже в советские времена старины.
– Я в Архиерейском доме в середине 90-х фотографировал практически идеально сохранившийся камин с целостным изразцовым покрытием. А сейчас все это напрочь снесли, – Гурков грустно смотрит, и мне становится неловко, будто я во всем произошедшем виновен. – Это же просто жутко становится, словно вандалы какие-то.
– Ну что-то все же и хорошее делают, – невольно пытаюсь оправдаться.
– Ставят облицовку, это же недолговечная подделка, а не восстановление. И керамогранит нормальную температуру не выдержит, что говорить о том, что под прессом на клеевых составах лепится?
Я хочу возразить, что на самом деле никто в исторических зданиях печи все равно топить не будет, потому – какая разница, лишь бы все внешне выглядело прилично. Но вовремя осекаюсь. Это для меня главное – «картинка». А для мастера важна суть. Потому что он знает: без вложенной души любая вещь мертва. И потому становится паразитом, забирающем энергию. А надо, чтобы наоборот – делилась теплом, радовала, пробуждала тягу к жизни.
…Мы уезжаем от усадьбы мастера в Бугачево. Ухоженный сад с выложенными разноцветным каменьем дорожками, выглядывающими из-под деревьев глиняными статуэтками то ли гномов, то ли леших остается позади. И где-то там вслед нам смотрит один из последних российских мастеров. Не востребованный Родиной, но продолжающий ее любить и обихаживать. Из той породы, что мы сейчас теряем, одновременно все более и более переставая быть Русью и становясь усредненной заграницей. Без собственной истории, сути, смысла и цели существования.
Строитель